Голос ангела [cборник] - Юлия Добровольская

— Все в порядке, — сказала дочь, окинув меня критическим взглядом.

— Лен… Тебе не смешно?

— Ты о чем?

— Сорокапятилетняя тетка, твоя родная мать… при живом муже, твоем отце, отправляется на свидание…

— Мать моя! Я желаю тебе счастья, любви и радости. А то, как ты жила… даже при том, что речь идет о моем родном отце, твоем муже, это не жизнь… Это недостойная тебя жизнь. Ну а что касается возраста… если бы твоему Суре ну нужна была молоденькая козочка…

— Какая ты у меня… замечательная.

Мы обнялись, и я ушла.

Я узнала его сразу. Хотя было совсем темно, шел дождь и на нем была не рубаха с синими пальмами, а длинное черное пальто. И стоял он ко мне спиной.

Наверно, он тоже почуял меня: когда я была шагах в десяти, он резко обернулся.

Мы смотрели друг на друга и молчали.

Я протянула ему руку. Он сжал ее. Его ладонь была холодной, просто ледяной. Может, он давно тут стоит?

Я неожиданно для себя прижала ее к своей пылающей щеке. Рефлекс… Когда окоченевшая Ленка возвращалась с улицы, я согревала ее ладошки на своих щеках, а нос — губами.

Он протянул вторую руку. Наши лица были так близко…

Сердце колотилось в гортани. Неужели это я?.. Неужели так бывает?

Мы вышли в дождь, словно не замечая его, и куда–то пошли.

— Я думал о вас непрестанно.

— Но вы не звонили…

— Я все время помнил о вашем муже, о вашем семейном очаге.

— А сегодня? Забыли? — Я улыбнулась.

— Нет, сегодня я обессилел в борьбе с собой. — Он тоже улыбался, я слышала. — К тому же я здесь. Разговаривать оттуда… Все, что мог, я вам уже сказал и рассказал. Осталось только одно. — Он замолчал. — А это одно лучше говорить в глаза… не по телефону.

Он остановился и взял меня за локоть. Мы стояли под одним большим — его — зонтом. Я знала, что услышу от Сурена.

— Я вас люблю, Наташа.

— Сурен… Я не знаю, что ответить.

— Вот и хорошо. Не отвечайте ничего, я вас умоляю.

— Ладно, — сказала я.

Он привел меня в ресторан в переулке рядом с Тверской.

— Это наше с подругой любимое место, — сказала я, когда мы спускались по лестнице в подвал.

— Правда? — Сурен остановился. — Может, пойдем туда, где вы не были?

— Что вы! Наоборот, мне очень приятно… Это даже символично.

Оказалось, что Сурен приехал на крупную полиграфическую выставку как представитель издательства, в котором работал.

— Что вы делаете завтра? — спросил он, когда мы расставались.

— У меня три урока, а в час я свободна.

— Хотите со мной на выставку?

— Очень!

Это было сущей правдой: я неравнодушна ко всему, что напечатано на бумаге… Кроме газет.

— Прекрасно. До часу у меня семинары, а потом мы можем с вами пообедать и посмотреть выставку.

Сурен записал мои отчество и фамилию — для пропуска — и представился в ответ. У него была короткая и такая же звучная, как и его имя, фамилия, а вот отчество… оно напоминало протяжную песню гор и долин, полную солнца и вековой печали…

Его мама эстонка, папа — армянин, из Еревана. Они познакомились на строительстве Магнитки. В Ленинград попали после войны, где и родился Сурен.

Это я узнала еще там, в нашей лагуне. Как и все, что я узнала о нем.

Я узнала, что его сестра — ученый–биохимик — после какого–то эксперимента тяжело заболела и теперь продолжает эксперимент на самой себе. Ставка, что называется, жизнь.

Родители уехали в Эстонию еще до распада страны и сейчас живут в Тарту. Живут хорошо, но с одной кручиной — не могут навестить родные места отца, слишком это дорогое удовольствие для пенсионеров. О беде, произошедшей с их дочерью, они не знают — Милена запретила брату даже думать о том, чтобы сообщить им. В периоды ремиссии она навещает мать с отцом, а те и заподозрить не могут, что что–то не так с их жизнерадостной и энергичной дочерью. Они не знают и о том, что с мужем она уже не живет, он бросил ее после того, как узнал о диагнозе — испугался, что это какая–нибудь разновидность СПИДа.

Брак Сурена распался сам собой, без трагедий и даже драм. Возможно, поэтому и с сыном, и с женой он в теплых отношениях.

— Я волк–одиночка, — сказал он, — меня не то чтобы не тяготит одиночество, я просто не замечаю его, это мое естественное состояние.

Я не решилась спросить его, почему же он тогда вздумал приударить за мной.

Вместо того чтобы войти в свою дверь, я позвонила в Ленкину.

Открыл Радж в белой тунике… или как там это у них называется.

До чего же иногда природе удается ее творение, думала я каждый раз, глядя на своего зятя.

— Аленушка! Наша мама пришла! — крикнул Радж в глубину квартиры. Русский фольклор — его конек.

— Вот только молочка не принесла, — сказала я.

— Ничего, у нас есть чай.

Он помог мне раздеться, а Ленка сразу утащила в кухню.

— Первым делом доложимся… — сказала она, набирая номер телефона. — Папулька, мама у меня, я подкараулила ее у лифта. Мне очень нужен ее совет. Чмок!

— Помнится, я с детства учила тебя говорить только правду…

— А я и не сказала ничего, кроме правды: ты у меня, остальное — детали. — Она порхала вокруг меня, готовя чай. — То, что ты пришла со свидания с другим мужчиной, еще не вся правда. Всей правды ты не знаешь даже сама. Она еще не случилась. А зачем папе полправды? Что он с ней делать будет? Додумывать остальное? Прогнозировать будущее? Изведется только и тебя изведет.

— Что бы я без тебя делала?

Ленка прижала мою голову к груди и чмокнула в макушку — совсем как когда–то это делала я.

— Жила бы себе как жила, в полной уверенности, что счастлива… Да ты и была по–своему счастлива.

— Что значит по–своему счастлива?

— Помнишь Жванецкого: когда другого не видел, наше во какое. Ну, прожила бы ты нынешнюю жизнь без любви… без чувственной ее составляющей, в следующей, возможно, подошла бы и к этой стороне.

— А что вы с Раджем будете делать в следующей жизни?

— Ну, ты думаешь, чувственная любовь — это предел роста? Познание любви — только самое начало. Чтобы выйти на духовные высоты, нужно начать с любви. А вершина любви — это абсолютно безусловная любовь.

— Что это значит?

— Когда любишь не за что–то… не за то, что мама, папа, брат… друг… не за то, что тебя любят, а просто — чтобы любить, чтобы насыщать другого любовью…

Я еще долго слушала дочь.

Надо же! Когда–то она нуждалась во мне, теперь — я в ней…

— Так что сказать папе?

— Что была в кино с Серафимой.

— Но это же… вранье.

— Нет, в данном случае это милосердие. Не терзай других, пока сама не разберешься в происходящем.

Выставка была очень интересной, несмотря на узкую профессиональную специализацию.

Сурен заметил, как заблестели мои глаза у стенда, на котором было представлено оборудование для многоцветной печати, и тут же — огромные фолианты, выполненные на нем, с репродукциями моих любимых импрессионистов.

Мы перекусили здесь же, на выставке, в уютном кафе, и Сурен спросил:

— Будет приличным, если я приглашу вас к себе в гостиницу? Это в двух шагах.

— Почему вы спрашиваете? Ведь сейчас это ваш дом. Разве вы не пригласили бы меня к себе домой?

Вместо ответа, он благодарно улыбнулся.

Гостиница была совершенно советской. Темные полированные поверхности шкафов, панелей, столов и спинок производили гнетущее ощущение казенности. Мне вдруг стало жаль Сурена, словно он был бесприютным сиротой.

Мы снова говорили, говорили…

Около семи я сказала, что мне пора, и он проводил меня до метро.

— Мы увидимся завтра? — Сурен держал мою ладонь в своей.

— Отгадайте с трех раз, как говорит моя дочь.

Он улыбнулся.

— Вы любите кино?

— Хорошее — да.

— Как вам… — И он назвал старую милую французскую комедию с Анни Жирардо.

— Где вы ее откопали? — удивилась я.

— Да все здесь же, неподалеку.

Спустившись в метро, я ни с того ни с сего решила заехать к мужу в институт. Я знала, что сегодня у него заседание кафедры, которое заканчивается около восьми. И это по пути.

Я села в скверике напротив. Было тепло. Еще не рассеялся дым костерков, в которых сжигали остатки осенней листвы. Еще не все птицы утихомирились на ночь.

Окна кафедры светились, машина мужа стояла среди немногих оставшихся на стоянке.

В восемь из института стали выходить его коллеги. Разумеется, я была знакома с каждым и с каждой из них, с некоторыми даже накоротке. Но мне не хотелось баламутить пустыми протокольными беседами то драгоценное состояние, в котором я пребывала после встречи с Суреном. И я осталась сидеть, дожидаясь мужа.